Перейти к содержанию

Летающий пролетарий (Маяковский)

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Летающий пролетарий
автор Владимир Владимирович Маяковский
Источник: Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: В 13 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Худож. лит., 1955—1961. Т.6. в ФЭБ

I : II : III


ЛЕТАЮЩИЙ ПРОЛЕТАРИЙ



ПРЕДИСЛОВИЕ


В «Правде» 
  пишется правда. 
  В «Известиях» — 

известия.

Факты. 
  Хоть возьми 
  да положи на стол. 
А поэта 
  интересует 
10   и то, 
  что будет через двести 
лет 
  или — 
  через сто. 

I

ВОЙНА, КОТОРАЯ БУДЕТ СЕЙЧАС


Когда 
  перелистываем 
  газетный лист мы, 
перебираем 
  новости 
20   заграницы болотной, 
натыкаемся — 
  выдумали 
  ученые империалистовы: 
то газ, 
  то луч, 
  то самолет беспилотный. 
Что́ им, 
  куриная судьба горька? 
Человечеству 
30   помогают, 
  лучи скрестя? 
Нет — 
  с поднебесья 
  новый аркан 
готовят 
  на шеи 
  рабочих и крестьян. 
Десятилетие[1] 
  страницы 
40   всех газетин 
смерть начиняла — 
  увечья, 
  горе… 
Но вздором 
  покажутся 
  бойни эти 
в ужасе 
  грядущих фантасмагорий. 
…………………


2125 ГОД.


Небо горсти сложило 
50   (звезды клянчит). 
Был вечер, 
  выражаясь просто. 
На небе, 
  как всегда, 
  появился аэропланчик. 
Обычный — 
  самопишущий — 
  «Аэророста». 
Москва. 
60   Москвичи 
  повылезли на крыши 
сорокаэтажных 
  домов-коммун. 
— Посмотрим, что ли… 
  Про что пропишет. 
Кто? 
  Кого? 
  Когда? 
  Кому? — 
ТРЕВОГА.


70 Летчик 
  открыл 
  горящий газ, 
вывел 
  на небе 
  раму. 
Вывел 
  крупными буквами: 
ПРИКАЗ.
МОБИЛИЗАЦИЯ.
  
80   А потом — 
  телеграмму: 
Рапорт. 
  Наблюдатели. 
  Берег восточный. 

Доносим:

«Точно —

без пяти восемь,

несмотря 
  на время раннее, 
90 враг 
  маяки 
  потушил крайние». 
Ракета. 
  Осветились 
  в темноте 
приготовления — 
  лихорадочный темп. 
Крыло к крылу, 
  в крылья крылья, 
100 первая, 
  вторая, 
  сотая эскадрилья. 
Еще ракету! 
  Вспыхнула. 
  Видели? 
Из ангаров 
  выводятся истребители. 
«Зашифровали. 
  Передали 
110   стам 
сторожевым 
  советским постам. 
Порядок образцовый. 
  Летим 
  наперерез, 
в прикрытии 
  газовых завес». 
За рапортом — 
  воззвание: 
120   "Товарищи, 
  ясно! 
Угроза — 
  Европе 
  и Азии красной. 
Америка — 
  разбитой буржуазии оплот — 
на нас 
  подымает 
  воздушный флот. 
130 Не врыть 
  в нору 
  рабочий класс. 
Рука — на руль! 
  Глаз — на газ!» 
Казалось, 
  газ, 
  смертоносный и душненький, 
уже 
  обволакивает 
140   миллионы голов. 
Заторопились. 
  Хватали наушники. 
Бросали в радио: 
  «Алло! 
  Алло!!» 
Мотор умолк, 
  тревогу отгаркав. 
Потух 
  вверху 
150   фосфорический свет. 
А люди 
  выводили 
  двухместки из ангариков, 
летели — 
  с женой — 
  в районный совет. 
Долетевшим 
  до половины 
встречались — 
160   побывавшие в штабе. 
Туда! 
  Туда!! 
  Где бомбы 
  да мины 
сложил 
  арсенальщик 
  в страшный штабель. 
РАДИОМИТИНГ.


— Товарищи! 
  На митинг! — 
170   радио кликал. 
Массы 
  морем 
  вздымало бурно. 
А с Красной 
  площади 
  взлетала восьмикрылка — 
походная 
  коминтерновская трибуна. 
Не забудется 
180   вовек 
  картина эта. 
В масках, 
  в противогазном платье 
земля 
  разлеглась 
  фантастическим макетом. 
А вверху — 
  коминтерновский председатель: 
— Товарищи! 
190   Сегодня 
  Америка 
Союзу 
  трудящихся 
  навязывает войны! — 
От Шанхая 
  до ирландского берега — 
фразы 
  сразу 
  по радиоволнам. 
АВИОМОБИЛИЗАЦИЯ.


200 Сегодня 
  забыли 
  сон и дрёму. 
Солнце 
  искусственное 
  в миллиард свечей 
включили, 
  и от аэродрома 
  к аэродрому 
сновали 
210   машины 
  бессонных москвичей. 
Легкие разведчики, 
  дредноуты из алюминия… 
И в газодежде, 
  мускулами узловат, 
рабочий 
  крепил 
  подвески минные; 
бомбами- 
220   летучками 
  набивал кузова. 
Штабные 
  у машин 
  разбились на группки. 
Небо кроили; 
  место свое 
отмечали. 
  Делали зарубки 
на звездах — 
230   территории грядущих боев. 
Летчик. 
  Рядом — ребятишки 
  (с братом) 
шлем 
  помогали 
  надеть ему. 
И он 
  объяснял 
  пионерам и октябрятам, 
240 из-за чего тревога 
  и что — к чему: 
— Из Европы выбили… 
  из Азии… 
  Ан, 
они — туда 
  навострили лыжи, — 
в Америку, значит. 
  В подводках. 
  За океан. 
250 А там — 
  свои. 
  Буржуи. 
  Кулиджи[2]
Мы 
  тут 
  забыли и имя их. 
Заводы строим. 
  Возносим трубы. 
А они 
260   не дремлют. 
У них — 
  химия. 
Воняют газом. 
  Точат зубы. 
Ну, и решили — 
  дошло до точки. 
Бомбы взяли. 
  С дом — в объем. 
Камня на камне, 
270   листочка на листочке 
не оставят. 
  Побьют… 
  Если мы не побьем. — 
ВПЕРЕД.


Одна 
  машина 
  выскользнула плавно. 
Снизилась, 
  смотрит… 
  Чего бы надо еще? 
280 Потом рванулась — 
  обрадовалась словно — 
сигнализировала: 
  «Главнокомандующий. 
Приказываю: 
  Пора! 
Вперед!! 
  И до Марса 
  винт отмашет!" 
Отземлились, 
290   подняли рупора. 
И воздух 
  гремит 
  в давнишнем марше. 
МАРШ.


Буржуи 
  лезут в яри 
на самый 
  небий свод. 
Товарищ 
  пролетарий, 

300 садись на самолет!

Катись 
  назад, 
  заводчики, 

по облакам свистя.

Мы — летчики

республики 
  рабочих и крестьян. 
Где не проехать 
  коннице, 
310 где не пройти 
  ногам — 
там 
  только 
  летчик гонится 

за птицами врага.

Вперед! 
  Сквозь тучи-кочки! 
Летим, 
  крылом блестя. 

320 Мы — летчики

республики 
  рабочих и крестьян! 
Себя 
  с врагом померьте, 
дорогу 
  кровью рдя; 
до самой 
  небьей тверди 
коммуну 
330   утвердя. 
Наш флаг 
  меж звезд 
  полощется, 
рабочью 
  власть 
  растя. 
Мы — летчики, 
  мы — летчицы, 

рабочих и крестьян!

НАЧАЛО.


340 Сначала 
  разведчики 

размахнулись полукругом.

За разведчиками — 
  истребителей дуга. 
А за ними 
  газоносцы 
  выстроились в угол. 
Тучи 
  от винтов 
350   размахиваются наугад. 
А за ними, 
  почти 
  закрывая многоокий, 
помноженный 
  фонарями 
  небесный свод, 
летели 
  огромней, 
  чем корабельные доки, 
360 ангары — 
  сразу 
  на аэропланов пятьсот. 
Когда 
  повороты 
  были резки́, — 
на тысячи 
  ладов и ладков 
ревели 
  сонмы 
370   окружающих мастерских 
свистоголосием 
  сирен и гудков. 
За ними 
  вслед 
  пошли обозы, 
маскированные 
  каким-то 
  цветом седым. 
Тихо… 
380   Тебе — не телегой о́б земь!.. 
Арсеналы, 
  склады 
  медикаментов, 
  еды… 
Под ними 
  земля 
  выгибалась миской. 
Ждали 
  на каждой 
390   бетонной поляне. 
Ленинская 
  эскадрилья 
  взлетела из-под Минска… 
Присоединились 
  крылатые смоляне… 
Выше, 
  выше 
  ввинчивались летчики. 
Совсем высоко… 
400   И — еще выше. 
Марш отшумел. 
  Машины — 
  точки. 
Внизу — пощурились 
  и бросили крыши. 
Проверили. 
  Есть — 
  кислород и вода. 
Еду̀ 
410   машина 
  в минуту подавала. 
И влезли, 
  осмотрев 
  провода и привода, 
в броню 
  газонепроницаемых подвалов. 
На оборону! 
  Заводы гудят. 
А краны 
420   мины таскают. 
Под землю 
  от вражьего газа уйдя, 
бежала 
  жизнь заводская. 
ПОХОД.


Летели.

Птицы 
  в изумленьи глядели. 
  Летели… 
Винт, 
430   звезда блестит в темноте ли? 

Летели…

Ввысь 
  до того, 
  что — иней на теле. 
  Летели… 
Сами 
  себя ж 
  догоняя еле, 
  летели. 
440 С часами 
  скорость 
  творит чудеса: 
шло 
  в сутки 
  двое сполна; 
два солнца — 
  в 24 часа; 
и дважды 
  всходила луна. 
450 Когда ж 
  догоняли 
  вращенье земли — 
сто мест 
  перемахивал 
  глаз. 
А циферблат 
  показывал 
  им 
один 
460   неподвижный час. 
Взвивались, 
  прорезавши 
  воздух весь. 
В удушьи 
  разинув рот, 
с трудом 
  рукой, 
  потерявшей вес, 
выструивали 
470   кислород. 
Вреза́лись 
  разведчики 
  в бурю 
  и в гром 
и, бросив 
  громовую одурь, 
на гладь 
  океана 
  кидались ядром 
480 и плыли, 
  распенивши воду. 
Пловучей 
  миной 
  взорван один. 
И тотчас 
  все остальные 
заторопились 
  в воду уйти, 
сомкнувши 
490   брони стальные. 
Всплывали, 
  опасное место пройдя, 
стряхнувши 
  с пропеллеров 
  капли; 
и вновь 
  в небосвод, 
  пылающ и рдян, 
машин 
500   многоточие 
  вкрапили. 
  Летели… 
Минуты… 
  сутки… 
  недели… 
  Летели. 
Сквозь россыпи солнца, 
сквозь луновы мели 
  летели. 
НАПАДЕНИЕ.


510 Начальник 
  спокойно 
  передвигает кожаный 
на два 
  валика 
  намотанный план. 
Все спокойно. 
  И вдруг — 
  как подкошенный, 
камнем — 
520   аэроплан. 
Ничего. 
  И только 
  лучище 
вытягивается 
  разящей 
  ручищей. 
Вставали, 
  как в пустыне миражи, 
сто тысяч 
530   машин 
  эскадрильи вражьей. 
Нацелив 
  луч, 
  истребленье готовящий, 
сторон с десяти 
  — никак не менее — 
свистели, 
  летели, 
  мчались чудовища — 
540 из света, 
  из стали, 
  из алюминия. 
Качнула 
  машины 
  ветра река. 
Налево 
  кренятся 
  по склону. 
На правом 
550   крыле 
  встает три «К», 
три 
  черных 
  «К» — 
  Ку-клукс-клана. 
А ветер 
  с другого бока налез, 
направо 
  качнул огульно — 
560 и чернью 
  взметнулась 
  на левом крыле 
фашистская 
  загогулина. 
Секунда. 
  Рассмерчились бешено. 
И нет. 
  Исчезли, 
  в газ занавешены. 
570 На каждом аэро, 
  с каждого бока, 
как будто 
  искра — 
  в газовый бак, 
два слова 
  взрывало сердца: 
  «Тревога! 

Враг!»

АЭРОБИТВА.


Не различить 
580   горизонта слитого. 
Небо, 
  воздух, 
  вода — 
  воедино! 
И в этой 
  синеве — 
  последняя битва. 
Красных, 
  белых 
590   — последний поединок. 
Невероятная битва! 
  Ни одного громыханийка!! 
Ни ядер, 
  ни пуль не вижу мимо я — 
только 
  винтов 
  взбешенная механика, 
только 
  одни 
600   лучи да химия. 
Гнались, 
  увлекались ловом, 
и вдруг — 
  поворачивали 
  назад. 
Свисали руки, 
  а на лице 
  лиловом — 
вылезшие 
610   остекленелые глаза. 
Эскадрильи, 
  атакующие, 
  тучи рыли. 
Прожектор 
  глаз 
  открывает круглый — 
и нету 
  никаких эскадрилий. 
Лишь падают 
620   вниз 
  обломки и угли. 
Иногда, 
  невидимые, 
  башня с башнею 
сходились, 
  и тогда 
  громыхало одно это. 
По старинке 
  дрались 
630   врукопашную 
два 
  в абордаже 
  воздушные дредноута. 
Один разбит, 
  и сразу — 
  идиллия: 
беззащитных, 
  как щенят, 
в ангары 
640   поломанные 
  дредноуты вводили, 
здесь же 
  в воздухе 
  клепая и чиня. 
Четырежды 
  ночью, 
  от звезд рябой, 
сменились 
  дней глади, 
650 но все 
  растет, 
  расширяется бой, 
звереет 
  со дня на́ день. 
В бою 
  умирали 
  пятые сутки. 
Враг 
  отошел на миг. 
660 А после 
  тысяча 
  ясно видимых и жутких 
машин 
  пошла напрямик. 
В атаку! 
  В лучи!! — 
  Не свернули лёта. 
В газ!!! — 
  И газ не мутит. 
670 Неуязвимые, 
  прут без пилотов. 
Всё 
  метут 
  на пути. 
ГНУТ.


Командав нахмурился. 
  Кажется — крышка! 
Бросится наш, 
  винтами взмашет — 
и падает 
680   мухой, 
  сложивши крылышки. 
Нашим — плохо. 
  Отходят наши. 
Работа — 
  чистая. 
  Сброшена тонна. 
Ни увечий, 
  ни боли, 
  ни раны… 
690 И город 
  сметен 
  без всякого стона 
тонной 
  удушливой 
  газовой дряни. 
Десятки 
  столиц 
  невидимый выел 
никого, 
700   ничего не щадящий газ. 
К самой 
  к Москве 
  машины передовые 
прут, 
  как на парад, 
  как на показ… 
Уже 
  надеющихся 
  звали вра́лями. 
710 Но летчики, 
  долг выполняя свой, 
аэропланными 
  кольцами- 
  спиралями 
сгрудились 
  по-над самой Москвой. 
Расплывшись 
  во все 
  небесное лоно, 
720 во весь 
  непреклонный 
  машинный дух, 
враг летел, 
  наступал неуклонно. 
Уже — 
  в четырех километрах, 
  в двух… 
Вспыхивали 
  в черных рамках 
730 известия 
  неизбежной ясности. 
Радио 
  громко 
трубило: 
  — Революция в опасности! — 

Скрежещущие звуки

корежили 
  и спокойное лицо, — 
это 
740   завинчивала люки 
Москва 
  подвальных жильцов. 
Сверху 
  видно: 
  мура — 
так толпятся; 
  а те — 
в дирижаблях 
  да — на Урал. 
750 Прихватывают 
  жен и детей. 
Растут, 
  размножаются 
  в небесном ситце 
надвигающиеся 
  машины-горошины. 
Сейчас закидают! 
  Сейчас разразится! 
Сейчас 
760   газобомбы 
  обрушатся брошенные. 
Ну что ж, 
  приготовимся 
  к смерти душной. 
Нам ли 
  клониться, 
  пощаду моля? 
Напрягшись 
  всей 
770   силищей воздушной, 
примолкла 
  Советская Земля. 
ПОБЕДА.


И вдруг… — 
  не верится! — 
  будто 
  кто-то 
машины 
  вражьи 
  дернул разом. 
780 На удивленье 
  полувылезшим 
  нашим пилотам, 
те скривились 
  и грохнулись 
  наземь. 
Не смея радоваться — 
  не подвох ли? 
снизились, может, 
  землею шествуют? — 
790 моторы 
  затараторили, 
  заохали, 
ринулись 
  к месту происшествия. 
Снизились, 
  к земле приникли… 
В яме, 
  упавшими развороченной, — 
обломки 
800   алюминия, 
  никеля… 
Без подвохов. 
  Так. Точно. 
Летчики вылезли. 
  Лбы — складки. 
Тысяча вопросов. 
  Ответ — 
  нем. 
И лишь 
810   под утро 
  радио-разгадка: 
— Нью-Йорк. 
  Всем! 
  Всем! 
  Всем! 
РАДИО.


Рабочих, 
  крестьян 
  и лётные кадры 
приветствуют 
820   летчики 
  первой эскадры. 
Пусть 
  разиллюминуют 
Москву 
  в миллион свечей. 
С этой минуты 
  навек мину́ют 
войны. 
  Мы — 
830   эскадра москвичей — 
прорвались. 
  Нас 
  не видели. 
Под водой — 
  до Америки рейс. 
Взлетели. 
  Ночью 
  громкоговорители 
поставили. 
840   И забасили 
  на Нью-Йорк, на весь. 
«Рабочие! 
  Товарищи и братья! 
Скоро ль 
  наций 
  дурман развеется?! 
За какие серебренники, 
  по какой плате 
вы 
850   предаете 
  нас, европейцев? 
Сегодня 
  натравливают: 
  — Идите! 
Европу 
  окутайте 
  в газовый мор! — 
А завтра 
  возвратится победитель, 
860 чтоб здесь 
  на вас 
  навьючить ярмо. 
Что вам 
  жизнь 
  буржуями да́рена? 
Жмут 
  из вас 
  то кровь, 
  то пот. 
870 Спаяйтесь 
  с нами 
  в одну солидарность. 
В одну коммуну — 
  без рабов, 
  без господ!» 
Полицейские — 
  за лисой лиса — 
на аэросипедах… 
  Прожѐктора полоса… 
880 Напрасно! — 
  Качаясь мерно, 
громкоговорители 
  раздували голоса 
лучших 
  ораторов Коминтерна. 
Ничего! 
  Ни связать, 
  ни забрать его — 

радио.

890 Видим, 
  у них — 
  сумятица. 
Вышли рабочие, 
  полиция пятится. 
А город 
  будто 
  огни зажег — 
разгорается 
  за флагом флажок. 
900 Для нас 
  приготовленные мины 
миллиардерам 
  кладут под домины. 
Знаменами 
  себя 
  осеня, 
атаковывают 
  арсенал. 
Совсем как в Москве 
910   столетья назад 
Октябрьская 
  разрасталась гроза. 
Берут, 
  на версты 
  гром разбаси́в, 
ломают 
  замков 
  хитроумный массив. 
Радиофорт… 
920   Охраняющий — 
  скинут. 
Атаковали. 
  Взят вполовину. 
В другую! 
  Схватка, 
  с час горяча. 
Ухватывают 
  какой-то рычаг. 
Рванули… 
930   еще крутнули… 
  Мгновение, — 
и то чересчур — 
  мгновения менее, — 
как с тыщи 
  струнищ 
  оборванный вой! 
И тыща 
  чудовищ 
  легла под Москвой. 
РАДОСТЬ.


940 В «ура» содрогающимся 
  ртам еще 
хотелось орать 
  и орать до́сыта, — 
а уже 
  во все небеса 
  телеграммищу 
вычерчивала 
  радиороста: 
"Мир! 
950   Народы 
  кончили драться. 
Да здравствует 
  минута эта! 
Великая 
  Американская федерация 
присоединяется 
  к Союзу советов!» 
Сомнений — 
  ни в ком. 
960 Подпись: 
  «Американский ревком». 
ВОЗВРАЩЕНИЕ.


Утром 
  с запада 
  появились точки. 
Неслись, 
  себя 
  и марш растя: 
"Мы — летчики 
  республики 
970   рабочих и крестьян. 
Недаром 
  пролетали — 
очищен 
  небий свод. 
Крестьянин! 
  Пролетарий! 

Снижайте самолет!

Скатились 
  вниз 
980   заводчики, 
  по облакам свистя. 
Мы летчики — 
  республики 
  рабочих и крестьян! 
Не вступит 
  вражья 
  конница, 
ни птица, 
  ни нога. 
990 Наш летчик 
  всюду гонится 

за силами врага.

Наш флаг 
  меж звезд полощется, 

рабочью власть растя.

Мы — летчицы,

мы — летчики 
  рабочих и крестьян». 


II

БУДУЩИЙ БЫТ

СЕГОДНЯ.


Комната — 
1000   это, 
  конечно, 
  не роща. 
В ней 
  ни пикников не устраивать, 
  ни сражений. 
Но все ж 
  не по мне — 
  проклятая жилплощадь: 
при моей, 
1010   при комплекции — 
  проживи на сажѐни! 
Старики, 
  старухи, 
  дама с моською, 
дети 
  без счета — 
  вот население. 
Не квартира, 
  а эскимосское 
1020 или киргизское 
  копченое селение. 
Ребенок — 
  это вам не щенок. 
Весь день — 
  в работе упорной. 
То он тебя 
  мячиком 
  сбивает с ног, 
то 
1030   на крючок 
  запирает в уборной. 
Меж скарбом — 
  тропинки, 
  крымских окольней. 
От шума 
  взбесятся 
  и самые кроткие. 
Весь день — 
  звонки, 
1040   как на колокольне. 
Гуртом, 
  в одиночку, 
  протяжные, 
  короткие… 
И за это 
  гнездо — 
  между клеток 
  и солений, 
где негде 
1050   даже 
  приткнуть губу, 
носишься 
  весь день, 
  отмахиваясь 
  от выселений 
мандатом союзным, 
  бумажкой КУБу[3]
Вернешься 
  ночью, 
1060   вымотан в городе. 
Морда — в пене, — 
  смыть бы ее. 
В темноте 
  в умывальной 
  лупит по морде 
кем-то 
  талантливо 
  развешенное белье. 

Бр-р-р-р!

1070 Мутит 
  чад кухонный. 
  Встаю на корточки. 
Тянусь 
  с подоконника 
  мордой к форточке. 
Вижу, 
  в небесах — 
  возня аэропланова. 
Приникаю 
1080   к стеклам, 
  в раму вбит. 
Вот кто 
  должен 
  переделать наново 
наш 
  сардиночный 
  унылый быт! 
БУДЕТ.


Год какой-то 
  нолями разну̀лится. 
1090 Отгремят 
  последние 
  битвы-грома. 
В Москве 
  не будет 
  ни переулка, 
  ни улицы — 
одни аэродромы 
  да дома. 
Темны, 
1100   неясны 
  грядущие дни нам. 
Но — 
  для шутки 
изображу 
  грядущего гражданина, 
проводящего 
  одни сутки. 
УТРО.


Восемь. 
  Кричит 
1110   радиобудильник вежливый: 
«Товарищ — 
  вставайте, 
  не спите ежели вы! 
Завод — 
  зовет. 
Пока 
  будильнику 
  приказов нет? 
До свидания! 
1120   Привет!» 
Спросонок, 
  но весь — 
  в деловой прыти, 
гражданин 
  включил 
  электросамобритель. 
Минута — 
  причесан, 
  щеки — 
1130   даже 
гражданки Милосской 
  Венеры глаже. 
Воткнул штепсель, 
  открыл губы: 
электрощетка — 
  юрк! — 
  и выблестила зубы. 
Прислуг — никаких! 
  Кнопкой званная, 
1140 сама 
  под ним 
  расплескалась ванная. 
Намылила 
  вначале — 
и пошла: 
  скребет и мочалит. 
Позвонил — 
  гражданину 
  под нос 
1150 сам 
  подносится 
  чайный поднос. 
Одевается — 
  ни пиджаков, 
  ни брюк; 
рубаха 
  номерами 
  не жмет узка. 
Сразу 
1160   облекается 
  от пяток до рук 
шелком 
  гениально скроенного куска. 
В туфли — 
  пару ног… 
В окно — 
  звонок. 
Прямо 
  к постели 
1170   из небесных лон 
впархивает 
  крылатый почтальон. 
Ни — приказ выселиться, 
  ни — с налогом повестка. 
Письмо от любимой 
  и дружеских несколько. 
Вбегает сын, 
  здоровяк- 
  карапуз. 
1180 — До свидания, 
  улетаю в вуз. 

— А где Ваня?

— Он 
  в саду 
  порхает с няней. 
НА РАБОТУ.


Сквозь комнату — лифт. 
  Присел — 
  и вышел 
на гладь 
1190   расцветоченной крыши. 
К месту 
  работы 
  курс держа, 
к самому 
  карнизу 
  подлетает дирижабль. 
По задумчивости 
  (не желая надуть) 
гражданин 
1200   попробовал 
  сесть на лету. 
Сделав 
  самые вежливые лица, 
гражданина 
  остановила 
  авиомилиция. 
Ни протоколов, 
  ни штрафа бряцания… 
Только — 
1210   вежливенькое 
  порицание. 
Высунувшись 
  из гондолы, 
  на разные тона 
покрикивает 
  знакомым летунам: 
— Товарищ, 
  куда спешите? 
  Бросьте! 
1220 Залетайте 
  как-нибудь 
  с женою 
  в гости! 
Если свободны — 
  часа на пол 
запархивайте 
  на авиобол! 
— Ладно! 
  А вы 
1230   хотите пересесть? 
Садитесь, 
  местечко в гондоле есть! — 
Пересел… 
  Пятнадцать минут. 
  И вот — 
гражданин 
  прибывает 
  на место работ. 
ТРУД.


Завод. 
1240   Главвоздух. 
  Делают вообще они 
воздух 
  прессованный 
  для междупланетных сообщений. 
Кубик 
  на кабинку — в любую ширь, 
и сутки 
  сосновым духом дыши. 
Так — 
1250   в век оный 
из «Магги» 
  делали бульоны. 
Так же 
  вырабатываются 
  из облаков 
искусственная сметана 
  и молоко. 
Скоро 
  забудут 
1260   о коровьем имени. 
Разве 
  столько 
  выдоишь 
  из коровьего вымени! 
Фабрика. 
  Корпусом сорокаярусным. 
Слезли. 
  Сорок — 
  в рвении яростном. 
1270 Чисто-чисто. 
  Ни копотей, 
  ни сажи. 
Лифт 
  развез 
  по одному на этаж. 
Ни гуда, 
  ни люда! 
Одна клавиатура — 
  вроде «Ундервуда»[4]
1280 Хорошо работать! 
  Легко — и так, 
а тут еще 
  по радио — 
  музыка в такт. 
Бей буквами, 
  надо которыми, 
а все 
  остальное 
  доделается моторами. 
1290 Четыре часа. 
  Промелькнули мельком. 
И каждый — 
  с воздухом, 
  со сметаной, 
  с молоком. 
Не скукситесь, 
  как сонные совы. 
Рабочий день — 
  четырехчасовый. 
1300 Бодро, как белка… 
  Еще бодрей. 
Под душ! 
  И кончено — 
  обедать рей! 
ОБЕД.


Вылетел. 
  Детишки. 
  Крикнул: 
  — Тише! — 
Нагнал 
1310   из школы 
  летящих детишек. 
— Куда, детвора? 
  Обедать пора! — 
Никакой кухни, 
  никакого быта! 
Летают сервированные 
  аэростоловые Нарпита. 

Стал

и сел.

1320 Взял

и съел.

Хочешь — из двух,

хочешь — из пяти, —

на любой дух,

на всякий аппетит.

Посуда — 
  самоубирающаяся. 
  Поел — 
  и вон! 
1330 Подносит 
  к уху 
  радиофон. 
Буркнул, 
  детишек лаская: 
Дайте Чухломскую! 
  Коммуна Чухломская?.. 
Прошу — 
  Иванова Десятого! — 
— Которого? 
1340   Бритого? — 
  — Нет. 
  Усатого!. 
— Как поживаешь? 
  Добрый день. 
— Да вот — 
  только 
  вылетел за плетень. 

Пасу стадо.

А что надо? —

1350 — Как что?! 
  Давно больно 
не видались. 
  Залетай 
  на матч авиобольный. — 
— Ладно! 
  Еще с часок 
  попасу 
и спланирую 
  в шестом часу. 
1360 Может, опоздаю… 
  Думаю — не слишком. 
Деревня 
  поручила 
  маленькое делишко. 
Хлеба́ — 
  жарою мучимы, 
так я 
  управляю 
  искусственными тучами. 
1370 Надо 
  сделать дождь, 
  да чтоб — без града. 

До свидания! —

ЗАНЯТИЯ.


Теперь — 
  поучимся. 
  Гражданин 
  в минуту 
подлетает 
  к Высшему 
1380   сметанному институту. 
Сопоставляя 
  новейшие 
  технические данные, 
изучает 
  в лаборатории 
  дела сметанные… 
У нас пока — 
  различные категории занятий. 
Скажем — 
1390   грузят чернорабочие, 
а поэзия — 
  для духовной знати. 
А тогда 
  не будет 
  более почетных 
  и менее… 
И сапожники, 
  и молочницы — 
  все гении. 
ИГРА.


1400 Через час — 
  до́ма. 
  Отдых. 
  Смена. 
Вместо блузы — 
  костюм спортсмена. 
В гоночной, 
  всякого ветра чище, 
прет, 
  захватив 
1410   большой мячище. 
Небо — 
  в самолетах юрких. 
Фигуры взрослых, 
  детей фигурки. 
И старики 
  повылезли, 
  забыв апатию. 
Красные — на желтых. 
  Партия — на партию. 
1420 Подбросят 
  мяч 
  с высотищи 
  с этакой, 
а ты подлетай, 
  подхватывай сеткой. 
Откровенно говоря, 
  футбол — 
  тоска. 
Занятие 
1430   разве что — 
  для лошадиной расы. 
А здесь — 
  хорошо! 
  Башмаки — не истаскать. 
Нос 
  тебе 
  мячом не расквасят. 
Все кувыркаются — 
  надо, 
1440   нет ли; 
скользят на хвост, 
  наматывают петли. 
Наконец 
  один 
  промахнется сачком. 
Тогда: 
  — Ур-р-р-а! 
  Выиграли очко! — 
Вверх, 
1450   вниз, 
  вперед, 
  назад, — 
перекувырнутся 
  и опять скользят. 
Ни вздоха запыханного, 
  ни кислой мины — 
будто 
  не ответственные работники, 
  а — дельфины. 
1460 Если дождь налетает 
  с ветром в паре — 
подымутся 
  над тучами 
  и дальше шпарят. 
Стемнеет, 
  а игры бросить 
  лень; 
догонят солнце, 
  и — снова день. 
1470 Наконец 
  устал 
  от подбрасывания, 
  от лова. 
Снизился 
  и влетел 
  в окно столовой. 
Кнопка. 
  Нажимает. 
  Стол чайный. 
1480 Сын рассказывает: 
  — Сегодня 
  случайно 
крыло поломал. 
  Пересел к Петьке, 
а то б 
  опоздал 
  на урок арифметики. 
Освободились на час 
  (урока нету), 
1490 полетели 
  с Петькой 
  ловить комету. 
Б-о-о-о-льшущая! 
  С версту — рост. 
Еле 
  вдвоем 
  удержали за хвост. 
А потом 
  выбросили — 
1500   большая больно. 
В школу 
  кометы таскать 
  не позволено. — 
Сестра: 
  — Сегодня 
  от ветра 
скатился клубок 
  с трех тысяч метров. 
Пришлось снизиться — 
1510   нитку наматывать. 
Аж вся 
  от ветра 
  стала лохматовая. — 
А младший 
  весь 
  в работу вник. 
Сидит 
  и записывает в дневник: 
«Сегодня 
1520   в школе — 
  практический урок. 
Решали — 
  нет 
  или есть бог. 
По-нашему — 
  религия опиум. 
Осматривали образ — 
  богову копию. 
А потом 
1530   с учителем 
  полетели по небесам. 

Убеждайся — сам!

Небо осмотрели 
  и внутри 
  и наружно. 
Никаких богов, 
  ни ангелов 
  не обнаружено». 
А папаше, 
1540   чтоб не пропал 
  ни единый миг, 
радио 
  выбубнивает 
  страницы книг… 
ВЕЧЕР.


Звонок. 
  — Алло! 
  Не разбираю имя я… 
А! 
  Это ты! 
1550   Привет, любимая! 
Еду! 
  Немедленно! 
  В пять минут 
небо перемахну 
  во всю длину. 
В такую погоду 
  прекрасно едется. 
Жди 
  у облака — 
1560   под Большой Медведицей. 

До свидания! —

Сел, 
  и попятились 
  площади, 
  здания… 
Щека — к щеке, 
  к талии — талией, — 
небо 
  раза три облетали. 
1570 По млечным путям 
  за кометной кривизной, 
а сзади — 
  жеребенком — 
  аэроплан привязной. 
Простор! 
  Тебе — 
  не Петровский парк, 
где все 
  протерто 
1580   задами парок. 

На ходу

рассказывает 
  бывшее 
  в двадцать пятом году. 
— Сегодня 
  слушал 
  радиокнижки. 
Да… 
  это были 
1590   не дни, а днишки. 
Найдешь комнатенку, 
  и то — не мед. 
В домком давай, 
  фининспектору данные. 
А тут — благодать! 
  Простор — 
  не жмет. 

Мироздание!

Возьмем — наудачу.

1600 Тогда 
  весной 
  тащились на дачу. 
Ездили 
  по железной дороге. 
Пыхтят 
  и ползут понемножку. 
Все равно, 
  что ласточку 
  поставить на но́ги, 
1610 чтоб шла, 
  ступая 
  с ножки на ножку. 
Свернуть, 
  пойти по ле́су — 
нельзя! 
  Соблюдай рельсу. 
А то еще 
  в древнее время 
  были, 
1620 так называемые 
  автомобили. 
Тоже — 
  мое почтеньице — 

способ сообщеньица!

По воздуху — 
  нельзя. 
По воде — 
  не может. 
Через лес — 
1630   нельзя. 
Через дом — 
  тоже. 
Ну, скажите, 
  это машина разве? 
Шины лопаются, 
  неприятностей — 
  масса. 
Даже 
  на фонарь 
1640   не мог взлазить. 
Сейчас же — 
  ломался. 
Теперь захочу — 
  и в сторону ринусь. 
А разве — 
  езда с паровозом! 
  Примус! 
Теперь 
  приставил 
1650   крыло и колёса 
да вместе с домом 
  взял 
  и понесся. 
А захотелось 
  остановиться — 
вот тебе — Винница, 
  вот тебе — Ницца. 
Больным 
  во время оное 
1660 прописывались 
  солнечные ванны. 
Днем 
  и то, 
  сложивши ручки — 
жди, 
  чтобы вылез 
  луч из-за тучки. 
А нынче 
  лети 
1670   хоть с самого полюса. 
Грейся! 
  Пользуйся!.. — 
Любимой 
  дни ушедшие мнятся. 
А под ними 
  города, 
  селения 
проносятся 
  в иллюминации — 

1680 ежедневные увеселения!

Радиостанция 
  Урала 
на всю 
  на Сибирь 
  концерты орала. 
Шаля, 
  такие ноты наляпаны, 
что с зависти 
  лопнули б 
1690   все Шаляпины. 
А дальше 
  в кинематографическом раже 
по облакам — 
  верстовые миражи. 
Это тебе 
  не «Художественный» 
  да «Арс»,[5] 
где в тесных стенках — 
  партер да ярус. 
1700 От земли 
  до самого Марса 
становись, 
  хоть партером, 
  хоть ярусом. 
Наконец — 
  в грядущем 
  и это станется — 
прямо 
  по небу 
1710   разводят танцы. 
Не топоча, 
  не вздымая пыль, 
грациозно 
  выгибая крылья, 
наяривают 
  фантастическую кадриль. 
А в радио — 
  буря кадрилья. 
Вокруг 
1720   миллионы 
  летающих столиков. 
Пей и прохлаждайся — 
  позвони только. 
Безалкогольное. 
  От сапожника 
  и до портного — 
никто 
  не выносит 
  и запаха спиртного. 
1730 Больному — 
  рюмка норма, 
и то 
  принимает 
  под хлороформом. 
Никого 
  не мутит 
  никакая строфа. 
Не жизнь, 
  а — лафа! 

1740 Сообщаю это

к прискорбию 
  товарищей поэтов. 
Не то что нынче — 
  тысячами 
  высыпят 
на стихи, 
  от которых дурно. 
А тут — 
  хорошо! 
1750   Ни диспута, 
ни заседания ни одного — 
  культурно! 
Пол-двенадцатого. 
  Радио проорал: 
— Граждане! 
  Напоминаю — 
  спать пора! — 
От быстроты 
  засвистевши аж, 
1760 прямо 
  с суматохи бальной 
гражданин, 
  завернув 
  крутой вираж, 
влетает 
  в окно спальной. 
Слез с самолета. 
  Кнопка. 
  Троньте! 
1770 Самолет сложился 
  и — в угол, 
  как зонтик. 
Разделся. 
  В мембрану — 
  три слова: 
— Завтра 
  разбудить 
  в пол-восьмого! — 
Повернулся 
1780   на бок 
  довольный гражданин, 
зевнул 
  и закрыл веки. 
Так 
  проводил 
  свои дни 
гражданин 
  в XXX веке. 


III

ПРИЗЫВ.


Крылатых 
1790   дней 
  далека дата. 
Нескоро 
  в радости 
  крикнем: 
  — Вот они! — 
Но я — 
  грядущих дней агитатор — 
к ним 
  хоть на шаг 
1800   подвожу сегодня. 
Чтоб вам 
  уподобиться 
  детям птичьим, 
в гондолу 
  в уютную 
  сев, — 
огнем вам 
  в глаза 
  ежедневно тычем 
1810 буквы — 
  О. Д. В. Ф.[6] 
Чтоб в будущий 
  яркий, 
  радостный час вы 
носились 
  в небе любом — 
сейчас 
  летуны 
  разбиваются насмерть, 
1820 в Ходынку[7] 
  вплющившись лбом. 
Чтоб в будущем 
  веке 
  жизнь человечья 
ракетой 
  неслась в небеса — 
и я, 
  уставая 
  из вечера в вечер, 
1830 вот эти 
  строки 
  писал. 
Рабочий! 
  Крестьянин! 
  Проверь наощупь, 
что 
  и небеса — 
  твои! 

Стотридцатимиллионною мощью

1840 желанье 
  лететь 
  напои! 
Довольно 
  ползать, как вошь! 
Найдем — 
  разгуляться где бы! 
Даешь 
  небо! 
Сами 
1850   выкропим рожь — 
тучи 
  прольем над хлебом. 
Даешь 
  небо! 
Слов 
  отточенный нож 
вонзай 
  в грядущую небыль! 
Даешь 
1860   небо! 

1925


Примечания

Отрывки — в журналах: «Город и деревня», М. 1925, № 7, 17 апреля; «Прожектор», М. 1925, № 8, 30 апреля; «Красная нива», М. 1925, № 17, апрель, под заглавием «Даешь небо»; «Огонек», М. 1925, № 19, 3 мая; «Красная новь», М. 1925, № 4, май; «Северное эхо», Великий Устюг, 1925, № 5, май, под заглавием «Марш летчиков»; «Красная нива», М. 1925, № 30, июль, под заглавием «Древняя история»; «Новый мир», М. 1925, № 7, июль (под заглавием «В бой»); «Шквал», Одесса, 1925, № 21, июль (под заглавием «Марш летчиков»); «Молодая гвардия», М. 1925, № 8, август; «Синяя блуза», М. 1926, 533

№ 25, январь, под заглавием «Марш Авиахима»; в газетах: «Заря Востока», Тифлис, 1926, № 1226, 14 июля, под заглавием «Марш»; «Раз в год» (без обозначения места издания), 1926, 14 июля, под заглавием «Марш».

Полностью — «Летающий пролетарий» (отд. изд.); Сочинения, т. 4.

Время написания поэмы определяется датой заключения договора с издательством «Вестник Воздушного флота» (9 марта 1925 г.) и датой получения рукописи издательством (8 апреля 1925 г.). 6 апреля, выступая в Большом театре на праздновании двухлетней годовщины Общества друзей воздушного флота, Маяковский читал отрывки из поэмы (газ. «Рабочая Москва», 1925, 7 апреля). Примерно с того же числа он давал редакциям периодических изданий отрывки из поэмы. После этого в основной текст поэмы вносились изменения и уточнения, зафиксированные в отдельном издании, вышедшем в середине 1925 г. Текст этого издания без изменений воспроизведен в 4 т. Собрания сочинений в разделе «Агитпоэмы». То же обозначение жанра находим в автобиографии Маяковского: "25 год. Написал агитпоэму «Летающий пролетарий»… («Я сам»).

  1. Имеется в виду десятилетие со дня начала первой мировой войны.
  2. Кулидж — см. примечание к стихотворению «Прощание»
  3. КУБУ — Комиссия по улучшению быта ученых.
  4. «Ундервуд» — марка пишущих машинок.
  5. «Художественный», «Арс» — названия московских кинотеатров.
  6. О. Д. В. Ф. — Общество друзей воздушного флота.
  7. Ходынка — в те годы летное поле под Москвой.